Потом через несколько лет в моей жизни случился вираж по имени Миша. Я писала уже в ЖЖ, что довело меня до жизни такой.  Но для тех кому лень читать предысторию (мне и самой лень лазать по архиву),  сообщу вкратце. Мишу я нагуляла от коллеги-литовца. Оттого, что в институтские годы я сделала аборт после, можно сказать, изнасилования, и с тех пор ни разу не беременела, я считала, что обязана этого ребенка родить, так как шанс вновь забеременеть мне навряд ли судьба предоставит. О том, что беременна, я узнала, находясь в месячной командировке в Узбекистане, в городе Чирчик. По возвращении домой я узнала, что мой литовский бойфренд, истинный литовский патриот (читай, националист), нашел себе правильную, литовскую девицу, и накрепко к ней за этот месяц приклеился. А потом даже женился, благо, девка была председателем профкома и сидела на распределении дефицитов, и к тому же была счастливой наследницей погибших в аварии родителей, оставивших ей машину, квартиру, гараж, сад, весь джентльменский набор того времени. От таких преимуществ растаяло бы сердце даже куда более твердого, чем мой, ухажера. Так что когда я, еще не зная о ситуации, доложила ему о своей беременности, тот немедленно заявил, что знать ничего не знает, что ничего мне не обещал и ребенок ему никакой не нужен. Ну что же, я примерно того  от него  и ожидала. Так что я повернулась, ушла и больше в жизни с ним словом не обмолвилась. Кстати, зовут его Альгимантас Гальвидис, у него счастливая образцовая семья и здоровый счастливый инженер-сын, на три года младше моего. Я пару лет назад в их городской газете прочла специальную статью про его и его семью, на тему, какие бывают счастливые семьи. Бог с ним, козлом. Одним словом, я немедленно уволилась с работы и покатила в неизвестность. Не хотелось позорить своего папашу, который в это время был в зените славы – одним из “отцов города”, членом всяческих комиссий и знаменитостью местного разлива.  Так что я соврала ему, что еду в отпуск, матери и сестре сказала правду, и поехала себе в неизвестность.

Приехала было в министерство в Москву, хотела попросить другое назначение, меня послали далеко, но не на работу. Так что осталось у меня единственное место, где я могла бы хотя на время остановиться, чтобы оглядеться и найти работу — родина, Березники. Поехала я к подруге Тане, ее маме (отец и бабушка уже умерли). Пожила у них пару дней и — чудо из чудес — туда в гости впервые за почти 20 лет прикатил мой папаша, выхлопотавший  себе командировку в министерстве  -  навестить родимые края и старых друзей. Увидел меня — удивился

Об Ефремове вспоминать мне почти нечего. Среднерусский город среднего размера в средней полосе. Самое хорошее, что там было – протекающая через него воспетая Тургеневым речка Красивая Меча да окружающие город дубовые рощи. На Красивой Мече я научилась плавать, на другом ее берегу жили многие одноклассники. Класс мой был поделен на две части – городские и заречные (считай, деревенские, до чего же хорошие были все ребята, лучших одноклассников и не упомню).  В первое же лето после прибытия туда отправили меня местные экскулапы в туберкулезный санаторий, летом уже, помнится, буйно цвела сирень, так что в мае, получается.  Лечения я особенного не помню, но зато хорошо помню кормление. Видимо, местная медицина тоже свято верила в целительную силу “жирка” на костях, поэтому кормили нас там на убой. Я была в отряде старших девочек, нас, человек 12-14,  кормили на отдельной веранде. На стол выносили огромные баки: с первым, вторым, с компотами, каждый день пекли пирожки, давали даже шоколадные батончики. И девицы устроили там перманентное соревнование “кто больше слопает”. Чемпионкой стала одна дева, срубавшая где-то 20 разных порций (три супа, пять салатов, 4 вторых, без счета пирожков). Я однажды в пылу соревнований исхитрилась съесть 12.  В результате за месяц мы нарастили не менее 5 кг на наши 12-летние кости. Я наела 6 кило,  мой туберкулез не выдержал такого напора и испарился, оставив о себе вечную память в виде кальцинатов в бронхах (так вроде их кличут).  Этот санаторий был единственным моим лагерем, где было все хорошо, не было ни ехидных ведьм, ни злобных теток в персонале, как-то по-семейному. Была сирень, небольшой пруд, в котором нам разрешали купаться, отличная солнечная погода, игры и беготня.  Фотографий того периода у меня почти нет.  Вовы я там совсем не помню: новые впечатления полностью затмили все воспоминания о нем.

Главное воспоминание о той поре - испортившиеся отношения между матерью и отцом. При всей сложности отцова нрава в Березниках родители все-таки ладили, часто приглашали гостей, много пели за столом, гуляли, ходили вместе в кино, ездили в отпуск в деревню.  Все трения сглаживались хорошими событиями.

В Ефремове все было по-другому. Друзей уже таких не было, в гости приглашали немногих сотрудников отца, в основном мужчин, у матери, не работающей тогда, подруг не было. А отец стал небольшим, но начальником, матери требовалось соответствовать статусу, а она явно не тянула. Березниковские друзья были в основном их знакомые еще по лагерю, а также соседи по дому.  Но как-то быстро их жизнь разметала, многие умерли молодыми.

У отца была хорошая знакомая — пожилая умница немка Елена Артуровна, главная бухгалтерша его управления. Они дружили с Березников, та часто приходила к нам гости, курила, много разговаривала с отцом. Тот восхищался ее умом: говорила на трех языках, много знала о литературе, искусстве, музыке. Где-то ей удалось получить отличное образование, редкое в советской провинции. У нее была дочь Нина, чуть помладше моих родителей, такая же тощая,  как мать, очкастая , надменная,  с хорошо подвешенным языком. Мать очень не любила этих дам, обладавших теми качествами, которых ей судьба не дала, чувствовала свою ущербность и их превосходство. Елена Артуровна с Ниной   первыми переехали в Ефремов, может, она даже сыграла какую-то роль в приглашении отца на должность главного инженера управления.

Отец поехал в Ефремов на полгода раньше, без семьи, там он жил в коммунальной квартире-общежитии до сдачи нашего будущего дома. В той же квартире жили Елена Артуровна с Ниной и еще одна семья инженера по фамилии, кажется, Недобой. Мы, когда приехали, тоже пожили в ней несколько месяцев. Мама подружилась с женой того инженера. Та ей и рассказала, видимо, что между отцом и этой Ниной завязались некие отношения. Не знаю, что мама сделала, но  видимо, произошел какой-то скандал, мама и дочка перевелись в другое управление этого же треста — в Сумгаит. Через примерно год произошел случай, завершивший счастливый период моего детства.

Мама ждала отца 8 марта, с готовым праздничным столом, нарядная, ожидающая подарка, у отца как раз должна быть получка.

Вчера капитан итальянского круизного судна Франческо Скотини (если даже его фамилия слегка не такая, мне начхать) начал новую карьеру водителя автобуса

По кончикам верб
Голоса за дверью - мама, папа, сестры.
Детство. Я проснулся. Слюнка натекла...
Вспомню - будто возвращусь на укромный остров.
Там тепло. До смерти хватит мне тепла.
Яблоки с айвою, с ноткою тумана-
запах. Так, наверное, должен пахнуть рай...
Принеси мне яблочко, мама... мама...мама...
Посиди со мною.
И не умирай.
Многое известно мне - что, кому и сколько.
Я до дней сегодняшних пролистал судьбу.
А тем утром мне светло.И немножко больно.
Словно бы до крови прикусил губу.
Владимир Таблер, 2003

Сегодня — день рождения Володи Таблера, моего младшего, единственного брата, 55 лет ему исполняется.

Давно я думала-гадала, как  нужно написать биографию Вовы, но сначала было слишком больно, а потом никак не могла собраться с мыслями.
А теперь вот сижу на работе и катаю подряд все, что в голову приходит. И ведь не буду проверять, редактировать, изменять что-то.
В этом подходе к работе и отражается мое главное отличие от Вовы. Его стихи отполированы до бриллиантового блеска, каждое — маленький драгоценный камень. Сколько раз читаешь — каждый раз находишь что-то новое, новый слой, новая глубина, новые грани. То музыка послышится, то вдруг обнаружишь скрытый смысл, в общем, что там говорить, читать надо.
Я же все делаю наскоком, нахрапом, быстро и без блеска. Читаю некоторых авторов, у которых каждое слово обдумано, каждый эпитет — как элемент какого-нибудь восточного орнамента, блеск и красота — и запечалюсь. На секунду.
Так что катаю я теперь это дело ночью на работе, когда мои «воспитанники» уже уснули, но еще не обоссались или обосрались и царит в мире тишина и покой.
Сразу после недоброго того мая, унесшего Вову, эта тишина и покой на работе, в одиночестве, были страшны, наполнены сожалениями и воспоминаниями, болью и тоской. Включала телевизор, а там музыка. Ночная британская музыка, концерты постаревших кумиров Вовы. Или новых, которых он не услышит никогда. Каждый раз, услышав что-то такое: это бы ему понравилось. И это... И то...
О нем бы писать стихами, но бодливой корове... Так что... Как умею, не обессудьте. Навряд ли получится только его биография, наверное, общая наша. Семейная.
Лепить я буду всю правду-матку, чем я занимаюсь не от большого ума всю свою жизнь. Каждый понимает, что то, что кажется мне правдой, другому кажется наоборот. Так что это мое, и только мое мнение, которое не может быть объективным по определению. Мои воспоминания, которые тоже могут быть и не моими, а отголосками рассказов родни и друзей.
Итак, 2 февраля 1957 года в Березниках родился у папы с мамой сынок, наследник, а нам с сестрой - дорогой братик.

Родители долго решали, как его назвать. Лазали по спискам имен в календари. Отец пошутил: назовем Мефодий. Оригинальное имя. Мама смеялась, но вечером отец явился и сообщил : «Ну все, зарегистрировал. Мефодька». Мама закричала, что он сошел с ума. Тогда он засмеялся и сказал «Владимиром назвал». Но дома Вову долго звали Мефодька, такой вот был у него ник доинтернетной поры.

Все его обожали, да и как было не обожать такого вот милого малыша.  Ангелообразный, кудрявый, светловолосый в детстве, спокойный и некапризный – одним словом, идеальный малыш. А когда начал разговаривать, стал еще интересней, выдумывал новые уморительные словечки, которые немедленно становились золотом семейного фольклора.  

Запомнилось : «Посмотрите (указывая на дирижера в телевизоре — у него в руках вертюра! (услышал где-то слово «увертюра)». Или  Тигр Толстой вместо Лев Толстой.
Отец в жизни ни разу не ударил его. Все колотушки доставались мне в основном, редко-редко — Вале. А он смотрел на эти разборки с ужасом, сжимался в комочек и боялся отца куда больше нас. Так этот страх и недоверие закрепился в нем навсегда, наверно. Отец был требователен, хотел, чтобы он был отличником в школе, как я, но он им не был, учился хорошо, но особенно в неинтересные ему предметы не вникал.
Самое страшное, что с ним произошло в раннем детстве —  коклюш в очень жестокой форме, может, круп, но тогда таких названий не знали, сказали, коклюш. Он так сильно кашлял,  что однажды закашлялся и потерял сознание. Упал на пол, посинел. Мама страшно закричала и свалилась в обморок рядом. Хорошо, что отец был дома. Он подбежал, сделал Вове искусственное дыхание, поднимая и опуская ручки, тогда про «рот в рот» и массаж грудной клетки еще не знали. Но и это помогло, Вовик задышал и пришел в себя. Таким же образом папа привел в сознание маму. Позже такие приступы повторялись много раз, но мама уже знала, что делать, и в панику больше не впадала. Дело дошло до того, что однажды они даже пошли в кино с ним, и там откачали его таким же образом и закончили смотреть какой-то, видимо, очень интересный им фильм.  Больше ничем серьезным он не болел.
Однако немного у меня таких воспоминаний: переезды из города в город, новые школы, города, новые семейные проблемы затмили эту память. А с ним все было хорошо, никаких проблем он никому не доставлял, по части врожденных способностей в ту пору со мной не конкурировал, в дворовых играх у него была совсем другая компания, так что он интересовал меня мало. Валя была законная нянька, а я так, на подхвате. Подозреваю, что он тоже меня сторонился: слишком резкая, неласковая, жесткая я была.
Семья переехала из Березников в Ефремов Тульской области в 1961 году, когда Вове было 4 годика.  (продолжение следует)